не хочет. Говорит, что парни не дают ей покоя. Мы с ней и в снег валились, и снегом мылись, терли лица, жгли костер.
Но о странном полупризнании Наты почему-то говорить не хотелось.
Он очень ясно помнил смены выражений на ее лице, ее глаза. Ната впервые показалась ему привлекательной.
ГЛАВА X
— К тебе можно? — спросил Барабашка, заглядывая в студию.
Георгий слыхал звонок, но думал, что вечерняя почта — принесли журнал.
— Черт ни знает! Как у тебя красиво! Все сам раскрасил?
— Сам.
— У тебя ночевать тут можно? Максим сказал, чтобы я к тебе зашел.
— Тут ночевать нельзя, а у меня в комнате можно.
— А почему тут нельзя?
— Тут у меня работа, как завод или фабрика. Кто же у вас на рыбозаводе ночует.
— A-а! Ну ладно. Мене маленько местечка надо, много не надо.
— Об этом не беспокойся. Вот я тебе покажу сейчас одну картину — интересно, понравится она тебе или нет. Вот смотри, это ты узнаёшь?
— Черт ни знает! — поразился Барабашка. — Это я сам?
— Да.
— У-у! Ну, ты худой художник, ведь ты неправильно меня рисовал, — сказал Барабашка, осмотрев картину как следует.
— Почему же неправильно?
— А потому, что я помню, как стоял. В санях я не так стоял, я ближе к этой стороне стоял, у меня башка крепкая, я хорошо помню. И лошадь не такая! Другая масть.
Несмотря на творческие ошибки Георгия, картина Барабашу понравилась.
— Это все-таки я! — как бы еще не веря глазам своим, сказал рыбак.
— Конечно ты.
— Ты меня рисовал?
— Ну да!
— А как ты меня видел?
— На память.
Рыбак о чем-то задумался — кажется, озаботился или пришло на ум что-то неприятное. Потом он посмотрел серьезно на Георгия, поднял брови и некоторое время как бы не решался заговорить. Наконец он спросил:
— А деньги мне за это даешь?
— За что?
— За то, что ты меня рисовал.
— Я же не с тебя рисовал. Я на память делал, а за это деньги не дают.
— A-а! Значит, у нас такой закон тоже есть?
— Конечно. Если бы ты стоял, то тратил бы время. И стоять нелегко. Считалось бы, что работал. Тогда мог получить деньги. У нас есть такие люди, каждый день стоят, мы с них рисуем. Платим за это. Если будешь каждый день стоять, то я тебе плачу.
— Сколько?
— Шестьсот рублей в месяц.
— Черта тебе, Гошка! Шестьсот рублей! Смеешься. Конечно, я рыбалкой за это время пять раз больше за работаю. И ноги не устанут. Ух, страшно стоять на одном месте! И деньги не захочешь. И есть, которые стоят?
— Есть.
— За шестьсот рублей?
— Конечно! Что ты удивляешься…
— Черт ни знает, Гошка! Почему у вас в городе люди не работают!
— Как не работают?
— Конечно нет. Я сегодня ходил на магазины и шел с базара к тебе, и все время, сразу, с утра, люди по улицам бегают и ходят туда и сюда и не работают. Только толкаются.
— Они работают. Но только не в это время. Ты, может быть, думаешь, что одни и те же люди ходят туда и обратно? Нет, это разные.
— А почему не работают эти? Нет, не ври. Пусть бы лучше рыбу ловили, чем ходить по магазинам. Разве наш колхоз может их прокормить? Ваш город совсем большой стал, а люди все сюда едут и ходят по улицам и не работают. Я помню, хорошее было время, самый первый комсомолец сюда пришел. Пароходом. Была весна. Они весело работали. Конечно, сначала перед их приездом приезжала комиссия из Москвы. Потом комиссия уехала. Зимой комсомольцам кушать нечего. Они пришли к нам, играли спектакль, говорили агитацию. Сказали, с голоду помираем, если помощи нет. Давайте рыбу. Конечно, мы им рыбу давали, много рыбы. Еще рыбачили, помогать на комсомольцев. Думали, ни черта, прокормим, дело нужное. А что теперь?
А что? Нам страшно, так много людей сюда приехало. Мы даже не думали, что на свете есть так много людей. Правда, Гошка? Где в тайге увидишь людей? Знаешь, как раньше мы здесь жили? Если на одной речке появился чужой человек, а речка — сто километров, мы уже говорили: народу много, жить нельзя, мешают. Зачем так? Надо на новое место уходить. Когда купцов взяли и выселили, то все сказали — это хорошо, национальная политика. А что теперь? Скоро в реке ничего не останется, мы всю рыбку поймаем, а все равно толку мало, а голый мужик и баба за шестьсот рублей стоят, себя показывают рисовать, а мы на них поймаем рыбку? А толку ни черта нет, городской жалуется, что продуктов не хватает, сельское хозяйство не обеспечивает. Да? А железную дорогу провели? Провели. А что по ней везут? Почему не везут рыб, картошки, мяса? Почему сельское хозяйство отстает, как думаешь? Ни черта такой город кормить не могу. Я, однако, тоже скоро к чертям рыбалку бросаю и пойду в тайгу охотить. И еще к нам приезжают люди, бабы тоже, такие толстые и худые одинаково, подговаривают нас украсть рыбу в колхозе и хотят эту рыбу купить и продать на базаре. Наших рыбаков учат спекулировать. Хорошо, что ли?
— Плохо.
— Еще Максимка честный. А когда его снимают, как мы будем жить?
— А разве его снимают?
— Конечно, когда-нибудь снимут. Смотри, Гошка, когда рыбаки разбегутся, тебе некого будет рисовать. Тогда только за шестьсот рублей найдешь городского. А что в нем? Он на лодке грести не умеет, воды боится, только любит выпить пиво и разговаривает, что купить, где, как лучше. Черта тебе!
— Ты, Барабашка, заврался. Кто же, по-твоему, построил заводы, железную дорогу?
— Железную дорогу? — с презрением спросил Барабашка.
— Да.
— Охотники! — крикнул рыбак.
— Как же это?
— А вот так. Старик Комчё показал экспедиции, где надо строить железную дорогу. Старик без глаза, он на охоте зимой ехал на лыжах и наехал на веточку. И ударил глаз. Глаз сильно болел. Он охотил. Домой не ходил. Потом весной пришел. Глаз стал сильней болеть, и потом из глаза вышла щепочка. И глаз закрылся и больше не болит и ни черта не видит. Старик показал место, видел одним глазом. Только одним глазом — и железную дорогу провели, так хорошо советовал. А приезжий зайдет и не знает, куда идти, где солнце — не знает, тропу не видит. Только спрашивает: а медведя тут есть? а тигра тут есть? Черта ему! Тигра вон на тех горах далеко ходит, когда много людей
